Многие филиальцы ездили в командировки в закрытые города. Ради той работы, которая делалась в этих городах, собственно, всё и затевалось. Эльбрус эксплуатировали в первую очередь военные. Было написано много программ, которые считались на БЭСМ и на ЕС, и это занимало много времени – скажем, месяц непрерывной работы. На Эльбрусе всё работало не в пример быстрее, если он, Эльбрус, конечно, не ломался. В основном производственные программы были написаны на Фортране, но и ПЛ-овские тоже были. И, чтобы отлаживаться на месте, мы ездили в командировки. Я хочу рассказать пока что об Арзамасе-16.
Сейчас трудно себе представить, насколько этот город (и подобные ему) был засекречен. Арзамас-16 теперь снова стал называться Саров, как и до войны, и теперь это вовсе не закрытый город, а один из православных центров России. А тогда и названия-то «Саров» было не встретить, и на картах никакого города на этом месте не было.
В Арзамас-16 можно было попасть на автобусе, который шёл из Горького, или на поезде из Москвы. Поезд назывался «Москва – Первомайск», и в нём формировался один вагон, который везли потом до Арзамаса-16. В Москве, в потаённом месте, чуть ли не в подвале какой-то конторы, была железнодорожная касса. Там, предъявив все командировочные документы, нужно было сказать условную фразу: «Билет до станции Берещино». И ты попадал в этот вагон. Тогда в стране самым передовым по чистоте, комфорту и качеству обслуживания считался фирменный поезд «Латвия», от Москвы до Риги. Так вот, наш вагон в поезде «Москва – Первомайск» был лучше. Безупречно чистый, с занавесочками ручной вышивки, с приветливыми проводницами. И публика, что называется, чистая.
Наш вагон отцепляли в чистом поле, он там стоял какое-то время, пока шла проверка. По вагону ходил солдат, ему предъявляли паспорт, он ковырялся в ящике с бумажками и выдавал пропуск. Это для местных жителей, каждый из которых, помимо паспорта, имел ещё один важный документ, в Арзамасе необходимый. Местные, выезжая из города, свои пропуска оставляли, а потом, возвращаясь (обязательно тем же путём!) забирали их обратно. С командировочными было сложнее. Солдат брал твои документы, уходил в тамбур и звонил по какой-то вертушке. Получив «добро», выдавал тебе бумажку на въезд.
В первый раз всё это было в диковинку – и полоса «нейтральной» земли, окружающая город, и колючая проволока, и солдаты с автоматами по периметру. А город – ну, вроде, обычный с виду. Только везде висят плакаты образца 50-х годов: «Болтун – находка для шпиона», «Болтать – врагу помогать» и т.д.
В здании бывшего храма (теперь там снова храм Серафима Саровского) располагался Первый отдел, куда мы шли со своими бумажками и получали пропуск – невзрачную картонку с фамилией. Ещё там были маленькие печати с изображениями грибков, цветочков, настольных лампочек и т.д. – шифр! С этим пропуском мы приходили на работу – на 23-ю площадку. Вообще-то институт назывался ВНИИЭФ, и главным там был академик Харитон, но никто вслух не произносил название конторы. Двадцать третья площадка – и всё. Площадь института тоже была окружена «нейтральной полосой» и колючей проволокой. При входе на 23-ю площадку проверяли твой пропуск и паспорт, поскольку в пропуске не было фотографии. При входе в здание – тоже. И при входе на свой этаж. При выходе – то же самое. Солдаты, проверяющие документы, обязаны паспорт пролистать. И так – 12 раз в день, если ходить на обед. После такой командировки паспорт был изрядно замусолен.
В общем, секретность была по полной программе. Обидно было только то, что никаких секретов, мы, собственно, и не знали. И если бы захотели чего-нибудь продать врагам, то не сильно бы заработали. Хотя... Мы ведь выносили производственные программы на ленте, чтобы отвезти их в Новосибирск и отлаживаться уже дома. Бобина с лентой, конечно, не флэшка, но есть способы и её пронести через вахту. Да.
Комментарии в программах были написаны по-русски. И можно было понять, что там рассчитывается уровень радиации, мощность взрывной волны и прочие неприятные вещи в зависимости от расстояния до эпицентра ядерного взрыва и от других параметров. Так что эти программы ещё как-то тянули на секретную информацию. Впрочем, я и в этом сильно сомневаюсь.
Ну так вот. Однажды я осталась в Арзамасе одна. Дела сделаны, командировка закончена, все разъехались. А у меня поезд был вечером, и оставался целый свободный день, чтобы походить по магазинам – вдруг купишь гречку, шоколад, чай номер 36 (помните такой?), а ещё лучше – индийский чай со слоном. В Арзамасе снабжение-то было практически как в Москве. А ещё нужно забрать с работы туфли, которые я вчера там забыла. И тут я обнаружила, что исчез мой пропуск – тот самый, картонный, с грибочком и лампочкой. Ну, потеряла. Сами знаете, как бывает – вот он только что был, а вдруг исчез. Я перерыла весь номер в гостинице, сбегала в булочную, где была накануне – нет, и всё. Ну, неприятно. У меня кое-какой жизненный опыт по этой части был, я два раза теряла паспорт. Но это ж был паспорт, а не картонный квадратик, так что придумается что-нибудь.
Прихожу на площадку, звоню по внутреннему телефону, объясняю ситуацию. И вдруг слышу, что голос в трубке становится каким-то прохладным и отчуждённым. Ребята, да вы что, я ж своя, я ж только вчера помогала вам кроссворды решать, что ж вы так со мной! Мне кратко посоветовали обратиться в Первый отдел и положили трубку. Фиг бы с ними, с туфлями, хоть и жалко. Но пропуск надо предъявить на выезде.
Странно, что все, кому я рассказываю о своей потере, шарахаются от меня, как от чумной. Ну да, я балда и растяпа, ну, потеряла пропуск. Ну, ужас. Но не ужас-ужас-ужас! Я ошибалась. Это был ужас-ужас-ужас. Бабульки, которые сидели в приёмной Первого отдела, посмотрели на меня со страхом через окошечки и отправили к Главному.
Главным был то ли майор, то ли полковник, я в званиях не разбираюсь. Он сразу начал орать, что я предательница Родины и пособница врага. И что я совершила государственное преступление. Что теперь мне всюду путь заказан, и меня только уборщицей на работу и возьмут. Ничего конструктивного он мне не сказал. Что мне теперь делать, кроме как покончить с собой, я тоже не поняла. И через полчаса я начала плакать. Меня выгнали из кабинета. Там наготове стояли бабульки с валерьянкой. Но посоветовать они тоже ничего не смогли.
Тогда я снова поехала на работу. Решила позвонить начальнику отдела, Аркадию Моисеевичу Микейчуку. Микейчук был неприступным и угрюмым, ни с кем особенно не общался, а с нами держал дистанцию.
«Жди меня у проходной», – неожиданно обратился он ко мне на «ты». Через пять минут он вышел с пакетом с моими туфлями. «Ну, рассказывай». И тут я упала грозному Микейчуку на плечо и зарыдала. Это, кстати, сказано не для красного словца и не в переносном смысле. Так оно всё и было, и плащ на его плече основательно промок. После того, как я бессвязно изложила свою нехитрую историю, Микейчук спросил: «А ты обедала?» Конечно, я не обедала – до того ли мне? Но Аркадий Моисеевич настоял, и мы пошли обедать в какое-то приличное заведение. Я в первый раз в жизни видела, как он улыбается! А ещё он рассказывал анекдоты и смешные истории из своего опыта общения с КГБ, и я помаленьку успокоилась. Что за чудесный человек, оказывается, этот Микейчук!
Потом он мне велел опять идти в Первый отдел, а сам он позвонит куда надо и договорится. В Первом отделе Главный (то ли майор, то ли полковник) молча выписал бумажку и швырнул её мне. «И больше чтобы здесь вас не было».
А в Арзамас я всё-таки вернулась, и не раз. Но там меня запомнили, и я теперь называлась «та-девушка-которая-ПОТЕРЯЛА-ПРОПУСК». Но я до сих пор не понимаю, из-за чего был такой сыр-бор. Всё равно моим пропуском никто не смог бы воспользоваться. Ну ладно, Главный в Первом отделе, у Первого отдела какая-то своя логика. А остальные-то что? А теперь всё это и вовсе кажется абсурдом. Хотелось бы верить, что абсурд насовсем исчез из нашей жизни. Но боюсь, что это не совсем так...